Сказки

Сказки совенка, записанные его учеником

Сказка 18. Любовь сказок

Встречаясь со сказкой, каждый раз начинаешь испытывать беспричинную любовь ко всему миру вокруг. Так всегда бывает: ищешь-ищешь сказку, и внезапно что-то меняется — всё любит тебя, а ты — его. А как еще может быть? — думал я. Я скорее удивился бы, если бы мои нежность и привязанность к сказкам вдруг исчезли. Мне и в голову не приходило задаться вопросом, откуда берется эта любовь. И вот, однажды мне довелось посмотреть на это с другой стороны. В тот раз я сам был сказкой, которая встретилась с новым для себя миром…

Совенок какими-то хитрыми, одному ему известными путями отвел нас так глубоко в лабиринт, что и представить сложно. Сам бы я туда ни за что не добрался. Это было так далеко от миров на поверхности, что мы стали уже совсем сказочными, не менее чем совенок. Иногда мне даже казалось, что я и есть совенок, либо мы вместе — что-то третье. Да как об этом расскажешь, далеко это все находится. В общем, что-то управляло нашим путешествием. Совенок или нет, но кто-то нас вел.

Мы шли и шли вглубь, так что я уже и не беспокоился о возвращении. Да и невелика потеря — остаться без несказки. Кроме того, даже если б я и захотел, все равно не нашел бы обратной дороги. Наконец, мы пришли прямехонько к месту, где рождаются сказки, и как раз застали появление одной из них. Мы были так глубоко, что сами оказались внутри рождающейся сказки и как бы родились вместе с ней. Тогда она еще не знала о временах — и мы тоже совсем забыли. Все было связано как-то иначе, чем это бывает во времени.

Сказка была очень большая. И, вот, ее несло очень сильным ветром прямо в несказку. Ветер, способный столь далеко занести такую «тяжесть», поднимается в лабиринте очень редко. Мы и не заметили, как уже были в мире. Сказка начала «оседать». Одними из своих самых увесистых частей она сразу зацепилась за все сказочные существа, которые только смогла найти. Но потом стали возникать сложности, для оставшихся частей здесь было мало подходящих жилищ. Но, казалось, глубинный ветер скорее сметет всё неподходящее, чем остановится.

Мы крепко держались в тех местах, которые уже закрепились. В случае чего, — думал я, — ветер, не найдя нужных сосудов, доставит нас обратно в глубины. Но сказка боролась, и, похоже, не собиралась уходить назад.

Ветер метался внутри нее, не находя выхода. Тогда и мы становились самим ветром. Став ветром, я и узнал, что такое любовь сказок.

Сначала я увидел, как впереди мчится смертельный ветер, жаждущий жизнь. Все, что является жизнью, он наполняет чрезмерно. Все, что является пустым, он сметает со своего пути, словно мусор. Этот ветер оставил позади себя широкий след.

По следу первого ветра летел крылатый ветер, влюбленный в жизнь. Его соприкосновение с миром несказки, где его предшественник проложил дорогу, было мягким и едва заметным. Он проникал вглубь всего, отыскивая отклик на свою любовь. Этот ветер пребывал внутри сказки и точно знал совершенную форму всех ее элементов. И его любовь к мирам была совершенной. Все, что не способно на нее, ветер стирал как несуществующее — как неверные линии в рисунке художника.

Так я узнавал, что принадлежит нашей сказке. То, что удивленно поворачивалось лицом к ветру, потрясенное его явлением, и начинало танцевать вместе с ним — это и были искомые сказочные элементы. Ветер узнавал их по любви, которую они вызывали в нем, и они узнавали его точно так же. Других признаков и не требовалось. Сказка уравняла всех с помощью ветра, влюбленного в жизнь. Любовь ровным потоком заполнила все пространство, пока не собралась, наконец, в сказочных сосудах.

Когда ветер наполнил мир, он подул из центра, вращая таким образом колесо сказочного времени. Теперь я знал, что этот ветер остановить нельзя, так же как и мое путешествие в волшебном лабиринте.